Сейчас можно уже говорить, что этого дворца никогда и не было, равно как и места, где он стоял. Можно, если бы не едва уловимое свечение волн, если бы не глубокие, гортанные стоны воды в самом сердце океана, в месте, которое было, и которого никогда не было. Но вода сохранила в себе этот свет. Иногда, в лунные весенние ночи, она оживает, она смотрит на звезды чьими-то мудрыми и недобрыми золотыми глазами. Тогда звезды блекнут, звездам неспокойно, как будто сама светотканная лилейнорукая Элуна вздыхает и тревожится, кутается в свой пепельный покров, и молчит. Ей некому доверить свою память, которая каждой весной, лунными искристыми ночами взвивается над гладью воды эфирными бабочками, и под утро растворяется во мраке…
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
БЕСЕДА В БЕСЕДКЕ.
Азшара просыпалась. Солнце еще не взошло слишком высоко, и сквозь неплотные занавески казалось синим. Азшара хотела кликнуть служанок, но передумала, обвела глазами альков, и круговым движением перстня на мизинце призвала своего любимца – хрустального паучка, который умел превращаться в спиральную раковину или становиться совсем прозрачным. Азшаре было легко и покойно. К ней еще не успели прийти тревожные мысли, а воображение рисовало только приятные картины – влажный ветер над рисовым полем, много воды, и юношу, который посмел на нее взглянуть. Она не знала его имени, она не запомнила его глаз, но по утрам она почему-то часто вспоминала, как солнце играло у него на лице, как это лицо менялось и цвело. Лучшие мужи королевства, цвет эльфийской аристократии, сгорали, глядя на нее. А ей помнился безвестный юноша, лицо которого тронуло закатное солнце на рисовом поле. Впрочем, она могла бы позволить себе все – разыскали бы и бросили к ее ногам. И он бы любил только ее, только эти вечные золотые глаза, упивался бы каждым движением, каждым шорохом ее одежды. Но такие у нее были тысячу раз, и уже тысячу раз ей наскучили, и были изгнаны, или сжиты со свету ревнивцами из придворных, впрочем – с ее молчаливого согласия. А этого королева хотела оставить с собой навечно, пусть даже в виде неясного полусонного видения…
Тем временем в дверь постучали. Азшара позволила войти, и в спальню зашла юная служанка в голубом коротком хитоне. Она принесла чашу с водой для умывания. Азшара кивком головы указала ей на туалетный столик, вздохнула и подошла к зеркалу.
Опустила руки в воду, осыпанную свежими лепестками жасмина, зажмурилась и коснулась пальцами своих перламутровых век и висков. Хлопнула в ладоши и велела служанке унести чашу все тем же едва заметным кивком головы. Присела на дифрос слоновой кости в виде осьминога, опирающегося на щупальца. Приложила к груди серебряное ожерелье, инкрустированное сапфирами такого чистого и глубокого синего цвета, что любой современный ювелир позавидовал бы. Но тут же передумала и бросила безделицу обратно в шкатулку. Сегодня ей не хотелось наряжаться. Услышав ее мысли, два больших синих дрозда принесли в клювиках из соседней гардеробной простую белую тунику и сандалии с деревянной подошвой и изящной вязью змеиной кожи. Открыла дверь спальни и пошла по лестнице, которая вела то вверх, то вниз, а выводила всегда на террасу.
На террасе стоял посланник Баримус, и забавлялся, поворачивая ветер в другую сторону. Его черный с зеленым пеплос развевался на ветру, открывая сандалии с золотыми ремнями. Его лицо было красивым той поздней уверенной в себе красотой, что Азшара, пожалуй, влюбилась бы в него, не будь ее чувства так замкнуты на самой себе. Но взгляд ее все же невольно останавливался на широких плечах магистра, с которых ниспадала порфира с шевелящимися узорами хищных птиц и громадных тюльпанов. Азшара умилялась неимоверной тонкостью его талии, туго стянутой красным поясом в четыре витка. Глаза ее не влекли – чересчур они были насмешливы и самонадеянны, чересчур спокойным было его дыхание. Ночью он был другим. Его дыхание сбивалось, а глаза горели давно знакомой королеве мужской похотью. Было даже забавно прикасаться к нему бутоном синего асфоделя – цветок тут же рассыпался в пепел. Но не более. Азшара никого не любила. Азшара никого не видела, кроме множественного и вечного отражения себя.
Баримус поприветствовал королеву сдержанным кивком. Азшара ответила тем же, отметив про себя, что посланник Саргераса мог бы быть и более почтительным к ней, Дщери Луны, Образу Совершенства, владычице Колодца Вечности.
- Сегодня прохладно, королева. Даже цветки винограда поникли, а мой верный грифон принес весть о северном ветре, который будет здесь совсем скоро.
- Неужели, магистр? Сейчас холодно, ночью будет еще и темно, а осенью сыро. Но мои пути освещают мои глаза, которым темнота неведома, а моя перламутровая кожа не ощущает холода и зноя…
- О, ваша перламутровая кожа, она…
- А вот эти слова, Баримус, вы могли бы произнести мысленно, я бы услышала, а слуги, которых тут полно, и которые вечно что-то подслушивают – нет. Впрочем, я равнодушна к сплетням. Говорите.
Азшара облокотилась на перила лестницы, ведущей в сад, и пытливо взглянула на своего собеседника. Но Баримус, кажется, уже потерял нить разговора. Он смотрел куда-то дальше сада, дальше пруда с синими лотосами, дальше говорящих олив. Он искал глазами Колодец…
Со стороны Изумрудного Леса потянуло холодом. Небо нахмурилось. В воздухе появилось что-то незнакомое и тревожное. Справа от пруда как раз отцветали эвкалиптовые деревья, но они пахли терпко, с ноткой горечи и вязкости. На столетних буках, окаймляющих террасу, только-только появились почки. Синие лотосы на пруду и вовсе не пахли, они были искусственно созданы лордом Ксавием с помощью магии Колодца ко дню коронации Азшары. В этом же запахе, которым едва подернулся воздух, была какая-то удручающая, неестественная сладость, и в то же время он нес в себе неуловимые признаки увядания и даже гнили. Эту же сладость и червоточину источали по ночам губы Баримуса. Азшара узнала этот запах, но не могла понять, почему он будит в ней такую странную усталость и тревогу. Все же – предельно ясно, все оговорено, и скреплено тремя ее печатями, через три равных промежутка времени. Все соблюдено, и никакой ошибки быть не может. В обмен на право использовать магию Колодца Саргерас обещал ей, Азшаре, - вечную юность, а ее Высокорожденным – беззаботную и счастливую жизнь под крылом своей королевы. Бывший титан, предводитель Пылающего Легиона, величайший воин, Саргерас предложил ей, вне всяких сомнений, выгодную, да что там говорить – великую сделку. А эти его идеи о вечном хаосе, апология раскола миров – какое до этого дело ей, королеве Калдораев? Разве не должна она заботиться денно и нощно лишь о себе, этим же самым заботясь о своем народе? Разве не ее устами говорят ночные эльфы? Разве не ради нее они живут? И не к ее ли благоуханным ногам складывают свои жалкие жизни, словно букеты вялого клевера? Да и в конце концов, кто, как не она, является причиной, следствием, и высшим смыслом перемещения светил, морских приливов и отливов? И разве чья-то другая царственная рука покоится на ядре времени? Все в мире тщетно, бесславно и бесполезно, ничего в нем нет определенного. А была, есть и всегда будет – только она, Азшара…
Течение ее мыслей прервала все та же служанка по имени Аньйорин.
- Госпожа, там какой-то старец просит принять его…
- Старец? Давно ко мне не заглядывали старцы. Даже жрецы луны из ближайших лесов забыли дорогу во дворец. Проводи его в малахитовую беседку и вели принести туда побольше виноградных моллюсков с семенами аниса, а еще соленых маслин и бутылку гранатового вина.
Служанка удалилась. Королева двинулась в сторону беседки, но ее остановил посланник:
- Могу ли я составить светлейшей компанию и тоже побеседовать с этим странником? В наших краях всяческое ведовство, гадание на рунах и новорожденных ягнятах не приветствуется. Господин этого не любит. А мне было бы любопытно взглянуть на еще одну живую душу, кроме Него, которая смеет заглядывать в будущее…
Азшара не уловила недоброго намека в словах Баримуса, и, улыбнувшись, ответила:
- Ну, посланник, одну душу, умеющую предрекать грядущее, вы сейчас видите перед собой. Я, конечно же, не пользуюсь низменной магией рун. Я не гадаю на крови животных, как это делают полудикие мистики из степных племен. Мне дано понимать высшую музыку морских приливов. Хотя, признаться, я давно уже не выходила на скалы ночью, чтобы послушать богов…
Она надменно вскинула голову и добавила:
- Да и что могут сказать мне древние боги из того, чего я не знаю сама?.. Пойдемте же!
Королева не заметила приторно сладкой улыбки, едва тронувшей краешки чувственного рта магистра. И тем более – не уловила в ней никакого злорадства или угрозы.
Морские волны вдали стонали, беспокойно перекатывались и шептались, но Азшара не могла их услышать. Слишком далеко...
Королева и ее спутник направились в сторону беседки. Мимо множества клумб с лунными лилиями – для целебных ванн владычицы, мимо тончайших скульптур из мерцающего фарфора, изображающих поединки древних. Слуги, снующие по двору с охапками пальмовых листьев, с подносами фруктов и громадными чашами подкрашенной воды, при виде королевы почтительно останавливались и опускали глаза долу. Только высокорожденные имели право безнаказанно смотреть на Азшару, да заходившие иногда во дворец жрецы луны, к религии которых королева всегда относилась весьма благосклонно, и даже приравнивала ее к своей. Больше Азшара не верила ни в какую магию – ни в силы природы, которые почитали некоторые представители ее народа, именующие себя друидами, ни в стихии, обожествляемые где-то за пределами ее королевства.
Старец уже сидел в беседке и ждал, опершись подбородком на длинный ониксовый посох с набалдашником в виде головы филина. Его безупречно белое одеяние слегка отливало синевой. На шее у жреца были два ожерелья, скрепленные между собой изящным замком. Он был простоволос, не было на нем также никаких колец или браслетов. Увидев королеву, старец встал с каменного кресла и поклонился, свесив седые волосы до самой земли. Поднявшись, он сказал:
- Приветствую Тебя, о Заветное Сердце Народа, Неувядающий Цветок Жизни, Владычица Тысячи Приливов! Да хранит тебя Элуна!
Старец не только не сказал приветственных слов спутнику королевы, но даже не одарил его беглым взглядом.
- Приветствую и тебя, старец. И скорблю о твоей неучтивости. С каких это пор смиренные жрецы луны, видя двоих, приветствуют только одного из них? Или, может быть, род истинных служителей златоперстой Элуны уже угас, а ко мне пришел невежда и самоучка?
Старец нахмурил брови:
- О нет, досточтимая владычица! Хоть мои глаза уже и не те, что были когда-то, а твое сияние так ослепительно, что может затмить любого, кто рядом с тобой, я все же вижу твоего спутника. Но вера моя не позволяет мне приветствовать врага, будь он даже твоим супругом, а не только гостем.
Глаза Азшары полыхнули гневом. Ветер притих. Лунные лилии вдруг стали быстро закрываться, хоть время для этого еще не наступило. Азшара вскинула правую руку ладонью вверх. Тут же по ее поверхности засуетились, замигали крохотные синие светлячки – они сливались в прозрачные нити света, нити сплетались между собой, застывали и гасли. Наконец в ее руке возник тончайший скипетр неимоверной, пожирающей глаза синевы. И старец, и даже Баримус поморщились от этого света.
- Так что же, жрец луны? Готов ли ты извиниться перед магистром? Или предпочтешь вечный покой среди волн изначальной воды? Выбирай же! Я королева, и мне не пристало долго ждать!
Азшара ударила скипетром по каменному столу – и он тут же осыпался на землю мельчайшей зеленоватой пылью.
Старец, казалось, нисколько не удивился. И ответил совершенно спокойно:
- Что же, королева, если такова твоя воля, тебе ничто не помешает расправиться со мной. Только мое исчезновение вряд ли останется незамеченным. Рано или поздно другие жрецы узнают, как поступаешь ты со своими гостями. И тогда, светлейшая королева, от тебя может отвернуться культ луны.
Азшара разразилась мелким и несколько нервным смешком.
- Твоя глупость не знает границ, старец. А угрозы твои – смешны. Мне подвластен Колодец Вечности с его бесконечной магией. Что мне ваш культ, упивающийся жиденькими струями лунного света? Что мне ваша Элуна, когда у меня в союзниках Саргерас?
Старец пристально посмотрел на королеву и глубоко вздохнул. Баримус взял Азшару за руку, словно пытаясь остановить ее речь, которая зашла слишком уж далеко. Он сказал:
- Не гневайся, владычица. Меня нисколько не обидело то, что жрец не пожелал меня приветствовать. Для меня его приветствие ничего не значит, как и не значило бы вчера, и не будет значить завтра, через год, и через тысячелетие. В наших краях не принято садиться за стол вместе с прахоподобными и беседовать с ними на равных. У вас, как я вижу, другие обычаи. Это даже экзотично. Пусть же он скажет то, что хотел сказать тебе. Вряд ли его слова будут содержать что-то дельное, но, может быть, они хотя бы нас позабавят. А это как раз то, что нужно для скучного предобеденного часа.
И снова не заметила Азшара намеков, таящихся за тщательно сыгранной небрежностью слов магистра. Случайному слушателю и вправду могло показаться, что Баримус говорит лениво, не слишком задумываясь над сказанным. Но от старца не укрылось, как умело ставит посланник стальные капканы слов, с какой легкостью он играет нужными интонациями, скрывая суть. Он не совсем понимал, кто перед ним на самом деле, но зато хорошо представлял себе, что это значит сейчас, и чем это обернется в очень близком будущем.
Азшара надменно кивнула жрецу, позволяя говорить. Она уже не предлагала ему даже сесть, не то что отобедать вместе с ней. Да и ее согласие слушать было лишь данью уважения посланнику Саргераса, и не более. А Баримусу во что бы то ни стало нужно было выведать, что именно уже известно старцу о следах Пылающего Легиона в Древнем Калимдоре, а что – еще нет. Жрецу это было понятно, но он понимал и то, что другого случая поговорить с Азшарой у него уже не будет.
- Королева! Мне хорошо известно, что сказанные мною здесь и сейчас слова станут последними моими словами. Этой ночью лунные струи падали на призму слишком хаотично. Песок в моих часах окаменел, и сосуд для росы у порога к утру оказался пустым. Я слишком стар и слишком опытен, чтобы не понять этих знамений. Но меня не пугает смерть, меня не пугают боль и муки. Ведь что бы со мной ни стало, длани Элуны будут каждую ночь простираться над Азеротом. И против этого бессильна ты, бессильно существо, находящееся рядом с тобой в облике высокорожденного. Бессилен и Саргерас. Я пришел не вступаться за богиню. Элуна далека. Элуна неуязвима. И не дано никому внимать ее тоске, печали и гневу. Я радею о другом – о твоем народе, королева! В лесных селениях стало неспокойно. То и дело вспыхивают мелкие междоусобицы. Калдораев охватила необъяснимая смута. С ними перестали разговаривать деревья. На их изумрудных лугах больше не пасутся козы, не резвятся жеребята. То тут, то там появляются следы таинственных ночных убийств. Говорят, что кое-кто из эльфов видел неведомых существ, похожих на чудищ, живущих в болотах, только исполинских размеров. Вера эльфов в твое великодушие и мудрость заметно пошатнулась. Но это еще не самое страшное…
Жрец остановился перевести дух и осторожно взглянул на королеву. Ее лицо словно застыло. Она слушала с бесстрастностью изваяния. Жрец продолжал:
-Колодец… Ты не могла не заметить, светлейшая королева, что его энергия изменилась. Подойди к нему ближе – и ты услышишь омерзительный запах серы, которой никогда не было в изобилии в недрах Азерота. Мне неизвестно доподлинно, что происходит. Но за многие тысячелетия своего существования вода в Колодце ни разу не была такой темной, как сейчас. Я семь долгих месяцев изучал старинные свитки. Сведений мало и они обрывочны. Но Элуна просветила мой разум. Колодец Вечности негодует. Твои приспешники, а в особенности – Ксавий, пытаются заставить его энергию служить силам, которым он служить никогда не будет, Азшара. Сейчас он сопротивляется, а со временем начнет саморазрушаться. И силы, заключенной в нем древними, хватит, чтобы погубить и твой народ, и тебя саму. Ты пока еще можешь это остановить, но скоро…
Сдержанным жестом Азшара прервала речь старца. Ее мраморное лицо по прежнему ничего не выражало. Баримус же взирал на провидца с надменной улыбкой. Азшара вздохнула:
- Что же, жрец… Не стану тебя обманывать – я была немного удивлена твоими словами. Ты рассчитывал на большее. Ты хотел поразить меня, или даже испугать. Но я не боюсь речей, сказанных теми, кто не в силах дать мне хотя бы малейший отпор. Я не придаю значения словам смертных, которые не могут изменить даже свою собственную судьбу, но при этом осмеливаются говорить о судьбах мира. В одном ты не ошибся, старец – этой ночью ты умрешь. Ты будешь казнен водой сегодня ночью, когда лучи так почитаемой тобой Элуны осветят мой дворец… Уведите его!
Два эльфа-стражника схватили старца за руки и потащили в глубину двора.
Азшара еще не знала, что ни этой ночью, ни тремя последующими ночами, луна так и не взойдет над ее владениями. Три дня спустя, сгорая от гнева и негодования, королева отдаст приказание казнить провидца иным способом, подвергнув пыткам невиданной гнусности. Тончайшими иглами под кожу жреца поселят куколок хищной бабочки аталии. Через сутки из куколок выйдут мотыльки и разорвут его тело изнутри. Изуродованный труп старца королева велит бросить в канаву, чтобы предать его позорному забвению. Но этой же ночью глаза гневной Элуны укажут представителям культа путь к преступлению.
Жрец луны Тэлерлин, павший от коварства королевы в возрасте ста двенадцати полных лун, будет с тайными почестями погребен в Дышащем Сердце Леса. В рот ему будет положен лунный камень, а прах его окутают пурпурным плащом. На могильном камне скорбящие эльфы начертают надпись: „Только мертвым ведом покой. Только богам ведома истина”. Семь дней и ночей над последним домом старца будет куриться фимиам из фиалок и базилика.
Сим будет брошен первый, пока тайный, вызов королеве высокорожденных. Сим будет положено начало великой смуты в ее владениях.
Конец первой главы.
Продолжение следует
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
БЕСЕДА В БЕСЕДКЕ.
Азшара просыпалась. Солнце еще не взошло слишком высоко, и сквозь неплотные занавески казалось синим. Азшара хотела кликнуть служанок, но передумала, обвела глазами альков, и круговым движением перстня на мизинце призвала своего любимца – хрустального паучка, который умел превращаться в спиральную раковину или становиться совсем прозрачным. Азшаре было легко и покойно. К ней еще не успели прийти тревожные мысли, а воображение рисовало только приятные картины – влажный ветер над рисовым полем, много воды, и юношу, который посмел на нее взглянуть. Она не знала его имени, она не запомнила его глаз, но по утрам она почему-то часто вспоминала, как солнце играло у него на лице, как это лицо менялось и цвело. Лучшие мужи королевства, цвет эльфийской аристократии, сгорали, глядя на нее. А ей помнился безвестный юноша, лицо которого тронуло закатное солнце на рисовом поле. Впрочем, она могла бы позволить себе все – разыскали бы и бросили к ее ногам. И он бы любил только ее, только эти вечные золотые глаза, упивался бы каждым движением, каждым шорохом ее одежды. Но такие у нее были тысячу раз, и уже тысячу раз ей наскучили, и были изгнаны, или сжиты со свету ревнивцами из придворных, впрочем – с ее молчаливого согласия. А этого королева хотела оставить с собой навечно, пусть даже в виде неясного полусонного видения…
Тем временем в дверь постучали. Азшара позволила войти, и в спальню зашла юная служанка в голубом коротком хитоне. Она принесла чашу с водой для умывания. Азшара кивком головы указала ей на туалетный столик, вздохнула и подошла к зеркалу.
Опустила руки в воду, осыпанную свежими лепестками жасмина, зажмурилась и коснулась пальцами своих перламутровых век и висков. Хлопнула в ладоши и велела служанке унести чашу все тем же едва заметным кивком головы. Присела на дифрос слоновой кости в виде осьминога, опирающегося на щупальца. Приложила к груди серебряное ожерелье, инкрустированное сапфирами такого чистого и глубокого синего цвета, что любой современный ювелир позавидовал бы. Но тут же передумала и бросила безделицу обратно в шкатулку. Сегодня ей не хотелось наряжаться. Услышав ее мысли, два больших синих дрозда принесли в клювиках из соседней гардеробной простую белую тунику и сандалии с деревянной подошвой и изящной вязью змеиной кожи. Открыла дверь спальни и пошла по лестнице, которая вела то вверх, то вниз, а выводила всегда на террасу.
На террасе стоял посланник Баримус, и забавлялся, поворачивая ветер в другую сторону. Его черный с зеленым пеплос развевался на ветру, открывая сандалии с золотыми ремнями. Его лицо было красивым той поздней уверенной в себе красотой, что Азшара, пожалуй, влюбилась бы в него, не будь ее чувства так замкнуты на самой себе. Но взгляд ее все же невольно останавливался на широких плечах магистра, с которых ниспадала порфира с шевелящимися узорами хищных птиц и громадных тюльпанов. Азшара умилялась неимоверной тонкостью его талии, туго стянутой красным поясом в четыре витка. Глаза ее не влекли – чересчур они были насмешливы и самонадеянны, чересчур спокойным было его дыхание. Ночью он был другим. Его дыхание сбивалось, а глаза горели давно знакомой королеве мужской похотью. Было даже забавно прикасаться к нему бутоном синего асфоделя – цветок тут же рассыпался в пепел. Но не более. Азшара никого не любила. Азшара никого не видела, кроме множественного и вечного отражения себя.
Баримус поприветствовал королеву сдержанным кивком. Азшара ответила тем же, отметив про себя, что посланник Саргераса мог бы быть и более почтительным к ней, Дщери Луны, Образу Совершенства, владычице Колодца Вечности.
- Сегодня прохладно, королева. Даже цветки винограда поникли, а мой верный грифон принес весть о северном ветре, который будет здесь совсем скоро.
- Неужели, магистр? Сейчас холодно, ночью будет еще и темно, а осенью сыро. Но мои пути освещают мои глаза, которым темнота неведома, а моя перламутровая кожа не ощущает холода и зноя…
- О, ваша перламутровая кожа, она…
- А вот эти слова, Баримус, вы могли бы произнести мысленно, я бы услышала, а слуги, которых тут полно, и которые вечно что-то подслушивают – нет. Впрочем, я равнодушна к сплетням. Говорите.
Азшара облокотилась на перила лестницы, ведущей в сад, и пытливо взглянула на своего собеседника. Но Баримус, кажется, уже потерял нить разговора. Он смотрел куда-то дальше сада, дальше пруда с синими лотосами, дальше говорящих олив. Он искал глазами Колодец…
Со стороны Изумрудного Леса потянуло холодом. Небо нахмурилось. В воздухе появилось что-то незнакомое и тревожное. Справа от пруда как раз отцветали эвкалиптовые деревья, но они пахли терпко, с ноткой горечи и вязкости. На столетних буках, окаймляющих террасу, только-только появились почки. Синие лотосы на пруду и вовсе не пахли, они были искусственно созданы лордом Ксавием с помощью магии Колодца ко дню коронации Азшары. В этом же запахе, которым едва подернулся воздух, была какая-то удручающая, неестественная сладость, и в то же время он нес в себе неуловимые признаки увядания и даже гнили. Эту же сладость и червоточину источали по ночам губы Баримуса. Азшара узнала этот запах, но не могла понять, почему он будит в ней такую странную усталость и тревогу. Все же – предельно ясно, все оговорено, и скреплено тремя ее печатями, через три равных промежутка времени. Все соблюдено, и никакой ошибки быть не может. В обмен на право использовать магию Колодца Саргерас обещал ей, Азшаре, - вечную юность, а ее Высокорожденным – беззаботную и счастливую жизнь под крылом своей королевы. Бывший титан, предводитель Пылающего Легиона, величайший воин, Саргерас предложил ей, вне всяких сомнений, выгодную, да что там говорить – великую сделку. А эти его идеи о вечном хаосе, апология раскола миров – какое до этого дело ей, королеве Калдораев? Разве не должна она заботиться денно и нощно лишь о себе, этим же самым заботясь о своем народе? Разве не ее устами говорят ночные эльфы? Разве не ради нее они живут? И не к ее ли благоуханным ногам складывают свои жалкие жизни, словно букеты вялого клевера? Да и в конце концов, кто, как не она, является причиной, следствием, и высшим смыслом перемещения светил, морских приливов и отливов? И разве чья-то другая царственная рука покоится на ядре времени? Все в мире тщетно, бесславно и бесполезно, ничего в нем нет определенного. А была, есть и всегда будет – только она, Азшара…
Течение ее мыслей прервала все та же служанка по имени Аньйорин.
- Госпожа, там какой-то старец просит принять его…
- Старец? Давно ко мне не заглядывали старцы. Даже жрецы луны из ближайших лесов забыли дорогу во дворец. Проводи его в малахитовую беседку и вели принести туда побольше виноградных моллюсков с семенами аниса, а еще соленых маслин и бутылку гранатового вина.
Служанка удалилась. Королева двинулась в сторону беседки, но ее остановил посланник:
- Могу ли я составить светлейшей компанию и тоже побеседовать с этим странником? В наших краях всяческое ведовство, гадание на рунах и новорожденных ягнятах не приветствуется. Господин этого не любит. А мне было бы любопытно взглянуть на еще одну живую душу, кроме Него, которая смеет заглядывать в будущее…
Азшара не уловила недоброго намека в словах Баримуса, и, улыбнувшись, ответила:
- Ну, посланник, одну душу, умеющую предрекать грядущее, вы сейчас видите перед собой. Я, конечно же, не пользуюсь низменной магией рун. Я не гадаю на крови животных, как это делают полудикие мистики из степных племен. Мне дано понимать высшую музыку морских приливов. Хотя, признаться, я давно уже не выходила на скалы ночью, чтобы послушать богов…
Она надменно вскинула голову и добавила:
- Да и что могут сказать мне древние боги из того, чего я не знаю сама?.. Пойдемте же!
Королева не заметила приторно сладкой улыбки, едва тронувшей краешки чувственного рта магистра. И тем более – не уловила в ней никакого злорадства или угрозы.
Морские волны вдали стонали, беспокойно перекатывались и шептались, но Азшара не могла их услышать. Слишком далеко...
Королева и ее спутник направились в сторону беседки. Мимо множества клумб с лунными лилиями – для целебных ванн владычицы, мимо тончайших скульптур из мерцающего фарфора, изображающих поединки древних. Слуги, снующие по двору с охапками пальмовых листьев, с подносами фруктов и громадными чашами подкрашенной воды, при виде королевы почтительно останавливались и опускали глаза долу. Только высокорожденные имели право безнаказанно смотреть на Азшару, да заходившие иногда во дворец жрецы луны, к религии которых королева всегда относилась весьма благосклонно, и даже приравнивала ее к своей. Больше Азшара не верила ни в какую магию – ни в силы природы, которые почитали некоторые представители ее народа, именующие себя друидами, ни в стихии, обожествляемые где-то за пределами ее королевства.
Старец уже сидел в беседке и ждал, опершись подбородком на длинный ониксовый посох с набалдашником в виде головы филина. Его безупречно белое одеяние слегка отливало синевой. На шее у жреца были два ожерелья, скрепленные между собой изящным замком. Он был простоволос, не было на нем также никаких колец или браслетов. Увидев королеву, старец встал с каменного кресла и поклонился, свесив седые волосы до самой земли. Поднявшись, он сказал:
- Приветствую Тебя, о Заветное Сердце Народа, Неувядающий Цветок Жизни, Владычица Тысячи Приливов! Да хранит тебя Элуна!
Старец не только не сказал приветственных слов спутнику королевы, но даже не одарил его беглым взглядом.
- Приветствую и тебя, старец. И скорблю о твоей неучтивости. С каких это пор смиренные жрецы луны, видя двоих, приветствуют только одного из них? Или, может быть, род истинных служителей златоперстой Элуны уже угас, а ко мне пришел невежда и самоучка?
Старец нахмурил брови:
- О нет, досточтимая владычица! Хоть мои глаза уже и не те, что были когда-то, а твое сияние так ослепительно, что может затмить любого, кто рядом с тобой, я все же вижу твоего спутника. Но вера моя не позволяет мне приветствовать врага, будь он даже твоим супругом, а не только гостем.
Глаза Азшары полыхнули гневом. Ветер притих. Лунные лилии вдруг стали быстро закрываться, хоть время для этого еще не наступило. Азшара вскинула правую руку ладонью вверх. Тут же по ее поверхности засуетились, замигали крохотные синие светлячки – они сливались в прозрачные нити света, нити сплетались между собой, застывали и гасли. Наконец в ее руке возник тончайший скипетр неимоверной, пожирающей глаза синевы. И старец, и даже Баримус поморщились от этого света.
- Так что же, жрец луны? Готов ли ты извиниться перед магистром? Или предпочтешь вечный покой среди волн изначальной воды? Выбирай же! Я королева, и мне не пристало долго ждать!
Азшара ударила скипетром по каменному столу – и он тут же осыпался на землю мельчайшей зеленоватой пылью.
Старец, казалось, нисколько не удивился. И ответил совершенно спокойно:
- Что же, королева, если такова твоя воля, тебе ничто не помешает расправиться со мной. Только мое исчезновение вряд ли останется незамеченным. Рано или поздно другие жрецы узнают, как поступаешь ты со своими гостями. И тогда, светлейшая королева, от тебя может отвернуться культ луны.
Азшара разразилась мелким и несколько нервным смешком.
- Твоя глупость не знает границ, старец. А угрозы твои – смешны. Мне подвластен Колодец Вечности с его бесконечной магией. Что мне ваш культ, упивающийся жиденькими струями лунного света? Что мне ваша Элуна, когда у меня в союзниках Саргерас?
Старец пристально посмотрел на королеву и глубоко вздохнул. Баримус взял Азшару за руку, словно пытаясь остановить ее речь, которая зашла слишком уж далеко. Он сказал:
- Не гневайся, владычица. Меня нисколько не обидело то, что жрец не пожелал меня приветствовать. Для меня его приветствие ничего не значит, как и не значило бы вчера, и не будет значить завтра, через год, и через тысячелетие. В наших краях не принято садиться за стол вместе с прахоподобными и беседовать с ними на равных. У вас, как я вижу, другие обычаи. Это даже экзотично. Пусть же он скажет то, что хотел сказать тебе. Вряд ли его слова будут содержать что-то дельное, но, может быть, они хотя бы нас позабавят. А это как раз то, что нужно для скучного предобеденного часа.
И снова не заметила Азшара намеков, таящихся за тщательно сыгранной небрежностью слов магистра. Случайному слушателю и вправду могло показаться, что Баримус говорит лениво, не слишком задумываясь над сказанным. Но от старца не укрылось, как умело ставит посланник стальные капканы слов, с какой легкостью он играет нужными интонациями, скрывая суть. Он не совсем понимал, кто перед ним на самом деле, но зато хорошо представлял себе, что это значит сейчас, и чем это обернется в очень близком будущем.
Азшара надменно кивнула жрецу, позволяя говорить. Она уже не предлагала ему даже сесть, не то что отобедать вместе с ней. Да и ее согласие слушать было лишь данью уважения посланнику Саргераса, и не более. А Баримусу во что бы то ни стало нужно было выведать, что именно уже известно старцу о следах Пылающего Легиона в Древнем Калимдоре, а что – еще нет. Жрецу это было понятно, но он понимал и то, что другого случая поговорить с Азшарой у него уже не будет.
- Королева! Мне хорошо известно, что сказанные мною здесь и сейчас слова станут последними моими словами. Этой ночью лунные струи падали на призму слишком хаотично. Песок в моих часах окаменел, и сосуд для росы у порога к утру оказался пустым. Я слишком стар и слишком опытен, чтобы не понять этих знамений. Но меня не пугает смерть, меня не пугают боль и муки. Ведь что бы со мной ни стало, длани Элуны будут каждую ночь простираться над Азеротом. И против этого бессильна ты, бессильно существо, находящееся рядом с тобой в облике высокорожденного. Бессилен и Саргерас. Я пришел не вступаться за богиню. Элуна далека. Элуна неуязвима. И не дано никому внимать ее тоске, печали и гневу. Я радею о другом – о твоем народе, королева! В лесных селениях стало неспокойно. То и дело вспыхивают мелкие междоусобицы. Калдораев охватила необъяснимая смута. С ними перестали разговаривать деревья. На их изумрудных лугах больше не пасутся козы, не резвятся жеребята. То тут, то там появляются следы таинственных ночных убийств. Говорят, что кое-кто из эльфов видел неведомых существ, похожих на чудищ, живущих в болотах, только исполинских размеров. Вера эльфов в твое великодушие и мудрость заметно пошатнулась. Но это еще не самое страшное…
Жрец остановился перевести дух и осторожно взглянул на королеву. Ее лицо словно застыло. Она слушала с бесстрастностью изваяния. Жрец продолжал:
-Колодец… Ты не могла не заметить, светлейшая королева, что его энергия изменилась. Подойди к нему ближе – и ты услышишь омерзительный запах серы, которой никогда не было в изобилии в недрах Азерота. Мне неизвестно доподлинно, что происходит. Но за многие тысячелетия своего существования вода в Колодце ни разу не была такой темной, как сейчас. Я семь долгих месяцев изучал старинные свитки. Сведений мало и они обрывочны. Но Элуна просветила мой разум. Колодец Вечности негодует. Твои приспешники, а в особенности – Ксавий, пытаются заставить его энергию служить силам, которым он служить никогда не будет, Азшара. Сейчас он сопротивляется, а со временем начнет саморазрушаться. И силы, заключенной в нем древними, хватит, чтобы погубить и твой народ, и тебя саму. Ты пока еще можешь это остановить, но скоро…
Сдержанным жестом Азшара прервала речь старца. Ее мраморное лицо по прежнему ничего не выражало. Баримус же взирал на провидца с надменной улыбкой. Азшара вздохнула:
- Что же, жрец… Не стану тебя обманывать – я была немного удивлена твоими словами. Ты рассчитывал на большее. Ты хотел поразить меня, или даже испугать. Но я не боюсь речей, сказанных теми, кто не в силах дать мне хотя бы малейший отпор. Я не придаю значения словам смертных, которые не могут изменить даже свою собственную судьбу, но при этом осмеливаются говорить о судьбах мира. В одном ты не ошибся, старец – этой ночью ты умрешь. Ты будешь казнен водой сегодня ночью, когда лучи так почитаемой тобой Элуны осветят мой дворец… Уведите его!
Два эльфа-стражника схватили старца за руки и потащили в глубину двора.
Азшара еще не знала, что ни этой ночью, ни тремя последующими ночами, луна так и не взойдет над ее владениями. Три дня спустя, сгорая от гнева и негодования, королева отдаст приказание казнить провидца иным способом, подвергнув пыткам невиданной гнусности. Тончайшими иглами под кожу жреца поселят куколок хищной бабочки аталии. Через сутки из куколок выйдут мотыльки и разорвут его тело изнутри. Изуродованный труп старца королева велит бросить в канаву, чтобы предать его позорному забвению. Но этой же ночью глаза гневной Элуны укажут представителям культа путь к преступлению.
Жрец луны Тэлерлин, павший от коварства королевы в возрасте ста двенадцати полных лун, будет с тайными почестями погребен в Дышащем Сердце Леса. В рот ему будет положен лунный камень, а прах его окутают пурпурным плащом. На могильном камне скорбящие эльфы начертают надпись: „Только мертвым ведом покой. Только богам ведома истина”. Семь дней и ночей над последним домом старца будет куриться фимиам из фиалок и базилика.
Сим будет брошен первый, пока тайный, вызов королеве высокорожденных. Сим будет положено начало великой смуты в ее владениях.
Конец первой главы.
Продолжение следует
